«Это не могло длиться вечно»…

Строка из Эдит Пиаф: «Ça ne pouvait pas durer toujours».

Во-первых, слова имеют значение.

Во-вторых, нужно называть вещи своими именами.

И наконец: sapere aude, то есть, имей мужество пользоваться собственным умом.

В Каббале есть концепция «тикун олам» — исправление мира.

Я вижу, что мир несовершенен. Я верю, что, как писал Иегуда Амихай, мир был создан прекрасным, для того, чтобы было хорошо, и для покоя, как скамейка в саду (в саду, не в суду!). Я верю, что мир создан для нежности, надежды, любви, солидарности, страсти, радости.

Но в мире ужасно, невыносимо много насилия. А я не хочу насилия. Ни в какой форме. Ни учительских рук в трусах школьниц, ни кулаков пьяного отца семейства на телах жен и детей. Если бы я решила перечислить все насилие, которое есть вокруг, мне не хватило бы ни дня, ни недели, ни года.

Чтобы увидеть насилие вокруг, достаточно только открыть глаза. Мои глаза открыты. Я вижу насилие, и я не хочу насилия. Чем больше насилия, тем больше я его не хочу. И больше всего я не хочу самого огромного и самого страшного насилия.

В школе на уроках истории я изучила фразы: «Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков» и: «За вашу и нашу свободу». И из Марка Робена: «Ça ne peut pas durer comme ça» [«Так не может продолжаться»].

Я изучала еврейских мудрецов и больше всего полюбила две мудрости. Рабби Гилель говорил: «Если не я за себя, то кто за меня. Если я только за себя, то зачем я? Если не сейчас, то когда?». А рабби Нахман говорил: «Весь мир — это узкий мост, и главное — совсем не бояться».

Если у меня когда-нибудь будут дети (а они будут, потому что я помню главную заповедь), я повешу им на стенку портрет прокуратора Иудеи Понтия Пилата, чтобы дети росли чистоплотными. Прокуратор Понтий Пилат стоит и умывает руки — вот какой это будет портрет.

Да, если думать и быть неравнодушными — теперь опасно для жизни, я не знаю, что сказать о сути обвинения. Я умываю руки. И вот сейчас момент истины. Час прочитываемости. И я, и мои друзья и подруги не находят себе места от ужаса и боли, но когда я спускаюсь в метро, я не вижу заплаканных лиц. Я не вижу заплаканных лиц.

Ни одна из моих любимых книг — ни детская, ни взрослая — не учила безразличию, равнодушию, трусости.

Нигде меня не учили этим фразам:

— мы люди маленькие

— я человек простой, все не так однозначно,

— никому нельзя верить,

— я как-то этим всем не интересуюсь,

— я далек от политики, меня это не касается,

— от меня ничего не зависит, компетентные органы разберутся,

— что я один мог сделать?

Наоборот, я знаю и люблю совсем другие слова.

Джонн Донн через Хемингуэя говорит: «Нет человека, который был бы как Остров сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса или разрушит Замок твой или друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе.»

Махмуд Дарвиш говорит: «Когда готовишь завтрак, думай о других (не забудь покормить голубей). Когда ведешь войны, думай о других (не забывай тех, кто ищет мира). Когда оплачиваешь счет за воду, думай о других (тех, кого питают облака). Когда возвращаешься домой, к себе домой, думай о других (не забывай о людях в лагерях).

Когда спишь и считаешь звезды, думай о других (тех, кому негде спать). Когда выражаешь свои мысли метафорой, думай о других (потерявших право голоса). Когда думаешь о тех, кто далеко, подумай о себе (скажи: Ах, если бы я только был свечой во тьме).»

Геннадий Головатый говорит: «Слепые не могут смотреть гневно, немые не могут кричать яростно, безрукие не могут держать оружия, безногие не могут шагать вперед. Но — немые могут смотреть гневно! Но — слепые могут кричать яростно! Но — безногие могут держать оружие! Но — безрукие могут шагать вперед!»

Кому-то, я знаю, страшно. Они выбирают молчание.

Но Одри Лорд говорит: «Your silence will not protect you. В московском метро говорят: Пассажирам запрещено находиться в поезде, который следует в тупик. А петербуржский «Аквариум» добавляет: «Этот поезд в огне». Не молчите, хотя бы внутри себя! Не лгите себе!

Не теряйте себя, живя в режиме запретов.

Цзы через Тарковского говорит: «Главное, пусть они поверят в себя и станут открытыми, как дети. Когда человек рождается, он искренний в своей естественности, а потому и гибок. А когда умирает — он дряхлый и черствый, в нём нет жизненной энергии. Когда дерево растет, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жестко — оно умирает. Черствость и сила — спутники смерти. Нежность и гибкость — выражают свежесть бытия. Поэтому, что отвердело, то не победит.»

Помните, что страх съедает душу.

Помните о персонаже Кафки, который увидел «как во дворе тюрьмы устанавливают виселицу, по ошибке подумал, что она предназначена для него, ночью сбежал из своей камеры и повесился».

Будьте как дети. Не бойтесь спросить (себя и других), что такое хорошо и что такое плохо. Не бойтесь сказать, что «король голый». Не бойтесь закричать, разрыдаться. Повторяйте (себе и другим): 2+2=4. Черное — это черное. Белое — это белое. Я — человек, я могу и я справлюсь! Я сильная и смелая. МЫ самодостаточны и мы сможем…

Свобода — это процесс, в ходе которого вы развиваете привычку быть недоступным для рабства».