полностью текст читайте: Тейяр де Шарден Феномен человека

2. ПЕРВОНАЧАЛЬНЫЕ ФОРМЫ

Человек вошел бесшумно… Прошло около столетия с тех пор, как перед наукой возникла проблема происхождения человека. И после ста лет упорного изучения прошлого в его первоначальной точке гоминизации все большим числом исследователей, резюмируя открытия предыстории, я не могу найти более выразительной формулы, чем эта.

Чем больше находят ископаемых остатков человека, чем больше выясняется их анатомическое строение и геологическая последовательность, тем очевиднее становится из всех признаков и доказательств, что человеческий «вид», несмотря на уникальность уровня, на который его подняла рефлексия, ничего не поколебал в природе в момент своего возникновения.

В самом деле, рассматриваем ли мы его среду, изучаем ли морфологию его ствола, исследуем ли совокупную структуру его группы, филетически человеческий вид выступает перед нами точно так же, как любой другой вид.

Прежде всего рассмотрим его среду. Из палеонтологии мы знаем, что животная форма никогда не выступает в одиночку, а вырисовывается в недрах мутовки соседних форм, среди которых она как бы ощупью начинает оформляться. Так же обстоит дело и с человеком. В нынешней природе взятый зоологически человек почти одинок. У своей колыбели он был больше окружен.

Теперь уже нельзя сомневаться: на огромной, но вполне определенной площади, которая простирается от Южной Африки до Китая и Малайи, в конце третичного периода в горах и лесах антропоиды были гораздо более многочисленны, чем теперь. Кроме гориллы, шимпанзе и орангутана. теперь оттесненных в свои последние убежища, как ныне оттеснены австралийцы и негритосы, тогда жило много других крупных приматов.

Среди этих форм некоторые типы, например африканские австралопитеки, представляются значительно большими гоминидами, чем все, что нам известно из живых существ.

Рассмотрим далее морфологию его ствола. При умножении «сестринских форм» на возникновение живой ветви натуралисту указывает определенное схождение оси этой ветви с осью соседних ветвей. При приближении к узлу листья сближаются.

Вид, схваченный в зарождающемся состоянии, не только образует букет с несколькими другими видами, но он также обнаруживает гораздо отчетливее, чем в зрелом состоянии, свое зоологическое родство с ними.

Чем дальше в прошлое прослеживать какой-либо животный ряд, тем многочисленнее и яснее становятся его «первобытные» черты. И здесь человек в целом строго подчиняется привычному механизму филетики. Попробуйте поставить по нисходящей линии питекантропа и синантропа, после неандерталоидов, ниже ныне живущего человека. Палеонтологии не часто удается начертить столь удовлетворительную прямую линию…

Наконец, рассмотрим структуру его группы. Как бы ни была определена фила по своим признакам, она никогда не дает себя застигнуть в совершенно простом виде, как чистая радиация. Но как бы глубоко мы ни прослеживали ее, она проявляет внутреннюю тенденцию к расщеплению, к расхождению. Едва народившись или даже еще нарождаясь, вид уже дробится на разновидности или подвиды.

Это знают все натуралисты.

Установив это, обратимся еще раз к человеку, в предыстории которого, даже самой древней, все время анализируется и, следовательно, доказывается его врожденная способность к разветвлению. Можно ли сомневаться, что он выделился из веера антропоидов, подчиняясь при этом, как и сам веер, законам всей живой материи?

Стало быть, я ничуть не преувеличиваю. Чем больше наука исследует прошлое нашего человечества, тем больше это последнее, как вид, согласуется с правилами и с ритмом, которым до него следовало каждое новое почкование на древе жизни. Но в таком случае надо логически идти до конца и сделать последний шаг.

Поскольку он так схож в своем возникновении со всеми другими филами, не будем удивляться тому, что, подобно всем другим живым сообществам, человек — вид ускользает от нашей науки неуловимыми секретами своего самого первоначального возникновения, и поэтому не будем неуместными вопросами нарушать и искажать это естественное условие.

Человек вошел бесшумно, сказал я. Действительно, он шел столь тихо, что когда мы начинаем его замечать, по нестираемым следам каменных орудий, выдающих его присутствие, он уже покрывает весь Старый Свет — от Мыса Доброй Надежды до Пекина. Безусловно, он уже говорит и живет группами. Он уже добывает огонь. Но, в конце концов, не этого ли как раз и следовало ожидать?

Разве мы не знаем, что всякий раз, когда новая живая форма поднимается перед нами из глубин истории, то она появляется совершенно законченной и что ее уже легион?..

Значит, с точки зрения науки, которая издали схватывает лишь целое, «первым человеком» является и может быть только множество людей, и его юность насчитывает тысячи и тысячи лет. 28a

Фатально, что такое положение нас разочаровывает, а наше любопытство остается неудовлетворенным. Не занимает ли нас больше всего именно то, что могло произойти в течение этой первой тысячи лет? И не интересует ли нас еще больше то, чем отмечен первый момент?

У самого края едва преодоленного рва мышления мы хотим знать, какова была внешность наших первых предков. Скачок, как уже отмечено, должен был произойти одним махом. Представим себе. что прошлое, отрезок за отрезком, сфотографировано. Что мы увидим на нашей кинопленке, если ее проявить, в этот критический момент первоначальной гоминизации?

Если мы уяснили себе поставленные природой пределы способности увеличения того инструмента, с помощью которого мы разглядываем небо прошлого, то тогда мы откажемся от этого бесполезного желания и мы увидим почему. Никакая фотография не в состоянии запечатлеть у человеческой филы этот переход к мышлению, который по праву нас интригует. По той простой причине, что этот феномен возник внутри того, что всегда отсутствует в восстановленной филе — внутри черешка его первоначальных форм.

Но если осязаемые формы действительно ускользают от нас, то можем ли мы, по крайней мере косвенно, предполагать о сложности и первоначальной структуре этого черешка?.. По этому вопросу палеоантропология еще не имеет определенной точки зрения. Но можно попытаться составить себе мнение. 29a

Многие антропологи и притом некоторые видные полагают, что черешок нашей расы образовался из нескольких близких, но различных пучков. Как в человеческой интеллектуальной среде, достигшей определенной степени подготовленности и напряжения, одна и та же идея может возникнуть одновременно во многих местах; так, считают они, в «антропоидном слое» плиоцена человек должен был (и фактически это общий механизм всякой жизни) появиться одновременно в различных районах.

Не «полифилетизм» в собственном смысле, поскольку различные пункты возникновения локализованы в одном и том же зоологическом слое, а экстенсивная мутация всего этого слоя. «Хологенез», и значит, полицентричность. Целый ряд точек гоминизации, разбросанных вдоль субтропической зоны Земли, и, следовательно, различные человеческие линии генетически смыкаются где-то ниже ступени рефлексии.

Не один очаг, а «фронт» эволюции.

Не оспаривая ценность и научное правдоподобие этой перспективы, лично я склоняюсь к несколько иной гипотезе. Я уже несколько раз отмечал одну любопытную особенность зоологических ветвей: наряду с существенными свойствами им присущи некоторые, по своему происхождению явно частные и случайные признаки — трехбугорчатые зубы и семь шейных позвонков у высших млекопитающих, четыре ноги ходячих позвоночных. способность к вращению света в одном направлении у органических веществ…

Именно потому, что эти признаки носят, как я уже отмечал, второстепенный и случайный характер, их всеобщее присутствие в группах, иногда обширных, объясняется только тем, что эти группы распустились из строго обособленной и, значит, чрезвычайно локализованной почки. Быть может, для возникновения пласта, или даже ветви, или даже целиком всей жизни достаточно было просто одного побега мутовки. Если же какое-то схождение имело место, то это могло случиться лишь между чрезвычайно близкими волокнами.

Исходя из этих соображений и в особенности учитывая то обстоятельство, что речь идет о столь однородной и специализированной группе, я склонен ограничить, насколько возможно. действие параллелизма в самом начале возникновения человеческого ответвления.

Из мутовки высших приматов человеческое ответвление, по-моему, не должно было выбирать свои волокна там и сям, стебелек за стебельком, понемножку из всех побегов, Скорее, нежели какой-либо другой вид, оно, я думаю, представляет собой утолщение и удачу одного стебля из массы стеблей. Этот стебель как самый жизнеспособный и наименее специализированный, не считая мозга, к тому же был центральным в пучке. В этом случае все человеческие линии генетически соединяются внизу, в самой точке рефлексии. 30a

Если мы. рассматривая происхождение человека, допускаем существование такого единственного черешка, то что можно после этого сказать (как всегда, не покидая чисто феноменального плана) о длине черешка и о его возможной толщине? Следует ли вместе с Осборном изображать его расходящимся веером преантропоидных форм далеко внизу, в эоцене или в олигоцене?

Или же, напротив, вместе с У. К. Грегори 18 лучше рассматривать его как разветвляющийся из антропоидной мутовки только лишь в плиоцене?..

С той же самой строго «феноменальной» точки зрения можно поставить еще один вопрос такого же рода: исходя из биологических возможностей, каким должен быть минимальный диаметр этого побега (независимо от его глубины), если рассматривать его в первоначальной точке гоминизации?

Какое минимальное число индивидов должно было одновременно подвергнуться метаморфозе рефлексии, чтобы побег мог «мутировать», сопротивляться и жить?.. Каким бы монофилетическим вид ни предполагался, не выступает ли он всегда в виде смутного течения внутри реки, как действие множеств? Или. напротив, он скорее распространяется как кристаллизация, исходя из нескольких частиц, как действие единиц?..

Я уже говорил об этом, набрасывая общую теорию фил. В нашем рассудке эти два образа (может быть, оба частично истинные) все еще сталкиваются между собой, каждый со своими преимуществами и достоинствами. Подождем, когда произойдет их синтез.

Подождем. А чтобы набраться терпения, вспомним следующие две вещи.

Во-первых, при любой гипотезе, каким бы одиночным ни было его появление, человек родился из общего пробного нащупывания Земли. Он возник по прямой линии, из совокупного усилия жизни. В этом сверхвыдающееся достоинство и осевое значение нашего вида. Для удовлетворения нашего разума и требований нашего действия нам. в сущности, не нужно знать ничего больше.

А, во-вторых, как бы ни увлекала нас проблема происхождения человека, даже решенная детально, она не разрешила бы человеческой проблемы. Мы совершенно справедливо рассматриваем открытие ископаемых людей как одно из самых ярких и самых ответственных направлений современного научного исследования. Но, однако, не следует питать иллюзий относительно возможностей во всех областях такой формы анализа, как эмбриогенез.

Если зародыш каждой вещи по самой своей структуре столь нежен, мимолетен и, следовательно, практически неуловим в прошлом, то еще более сомнительны и трудно уловимы его черты! Живые существа раскрываются не в своем зародыше, а в период расцвета. Самые большие реки у своих истоков — лишь маленькие ручейки.

Чтобы постичь поистине космический размах феномена человека, надо было проследить его корни сквозь жизнь, до первых покровов вокруг Земли. Но если мы хотим понять специфическую природу человека и угадать его тайну, то нет другого метода, как пронаблюдать то, что рефлексия уже дала и что она возвещает впереди.

РАЗВЕРТЫВАНИЕ НООСФЕРЫ

Чтобы умножить контакты, необходимые для своих пробных нащупываний, и чтобы накопить полиморфное разнообразие своих богатств, жизнь может продвигаться вперед лишь большими множествами.

Поэтому, когда ее поток выходит из узких горловин, где она была как бы стиснута новой мутацией, то чем уже горловина, из которой она выходит, и чем обширнее пространство, которое она должна покрыть своей волной, тем больше ей необходимо воспроизвести себя во множестве.

Человечество, побуждаемое смутным инстинктом, стремится выйти за узкие пределы места своего возникновения и расселиться по всей Земле.

Мысль становится множеством, чтобы завоевать все обитаемое пространство поверх любой другой формы жизни. Другими словами, дух ткет и развертывает покров ноосферы.

В стремлении к умножению и организованной экспансии резюмируется и в конечном счете выражается — для того, кто умеет видеть, вся предыстория и вся история человечества, со времени его происхождения и до наших дней.

Попытаемся в нескольких чертах обрисовать фазы, или последовательные волны, распространения человека (рис. 4).

Рис. 4. Схематический рисунок, символизирующий развитие человеческого пласта. Числа слева обозначают тысячи лет. Они являются минимальными и, несомненно, должны быть удвоены. Предполагаемая зона конвергенции в точке омега, разумеется, не выражена в масштабе. По аналогии с другими живыми пластами ее длительность будет порядка нескольких миллионов лет.

1. РАЗВЕТВЛЕННАЯ ФАЗА ПРЕДГОМИНИДОВ

К самому концу плиоцена 31a обширный процесс восхождения, буквально рывок, затронул континентальные массы Старого Света, от Атлантики до Тихого океана. В эту эпоху везде высыхают водные бассейны, образуются ущелья, и густые массы наносов покрывают равнины.

До этой крупной перемены никаких достоверных следов человека еще нигде не обнаружено. Но едва она закончилась, как обработанные камни вперемежку с гравием встречаются почти во всех террасах Африки, Западной Европы и Южной Азии.

Нам известны пока лишь два ископаемых представителя нижнечетвертичного человека, современники и создатели этих первых орудий: питекантроп с Явы, который долгое время был представлен только черепной крышкой, но в последнее время найдены значительно более удовлетворительные образцы его останков, и синантроп из Китая, многочисленные экземпляры которого открыты в течение последних десяти лет.

Эти два существа находятся в таком близком родстве, что природа каждого из них была бы неясной, если бы для ее понимания мы не имели счастливой возможности их сравнить 32a.19. Что мы узнаем по этим почтенным останкам, насчитывающим по меньшей мере сто или двести тысяч лет?

Первый пункт, с которым теперь согласны все антропологи: питекантроп, как и синантроп, по своей анатомии уже определенно человеческие формы. Если последовательно расположить в ряд черепа питекантропа и синантропа между черепами самых крупных обезьян и черепами людей, то морфологический разрыв, пустое место, наглядно вырисовывается между ними и антропоидами, тогда как с человеком они составляют естественный блок. Лицо относительно короткое.

Черепная коробка сравнительно объемистая — у тринильского человека объем мозга не ниже 800 см, а у самых крупных мужских особей пекинского человека он достигает 1100 см 33a Нижняя челюсть выступает вперед, к симфизу, по типу человека. Наконец, и что особенно важно, передние конечности свободны и стояние — на двух ногах. Из этих признаков ясно, что мы решительно находимся на человеческом склоне.

И, однако, несмотря на явные признаки гоминид, которыми обладают питекантроп и синантроп, если судить по их облику, они были еще странными созданиями, каких давно уже не существует на Земле. Удлиненный череп, сильно сдвинутый назад огромными орбитами. Очень низкий череп, поперечный разрез которого имеет не яйцеобразную или пятиугольную форму, как у нас, а образует дужку, широко открытую на уровне ушей.

Череп, состоящий из массивных костей, в котором черепная коробка не образует выступающий назад бугор, а окружена позади толстым затылочным валиком. Наконец, прогнатный череп, в котором зубные дуги сильно выступают вперед, над симфизом, не только лишенным подбородка, но уходящим назад. И затем, в довершение резко выраженный половой диморфизм — женские особи маленькие, скорее с тонкими зубами и челюстями: мужские особи — сильные, с мощными коренными зубами и клыками.

Как по этим различным признакам, которые отнюдь не являются уродствами, а выражают прочное и устойчивое строение, не видеть анатомической конвергенции вниз, к «обезьяньему миру»?

Учитывая все это, теперь уже можно с научной достоверностью утверждать, что благодаря открытию тринильского и пекинского человека мы обнаружили внутри человечества еще одну морфологическую веху, еще одну стадию эволюции и еще одну зоологическую мутовку.

Морфологическую веху, ибо по форме своего черепа они находятся почти в самой середине расстояния между, например, человеком белой расы и шимпанзе.

Стадию эволюции также — ибо независимо от того, остались ли от них прямые потомки в современном мире или нет, они. по-видимому, представляют собой тип, через который в определенное время, в ходе филогенеза должен был пройти современный человек.

Зоологическую мутовку, наконец, ибо какой бы строго локализованной на крайних рубежах Восточной Азии эта группа ни казалась, она, очевидно, составляла часть значительно более обширного целого, к природе и структуре которого я немного позднее вернусь.

В общем, питекантроп и синантроп — это не только два интересных антропологических типа. Через них мы различаем всю волну человечества.

Таким образом, палеонтологи лишний раз доказали верность своего чувства естественной перспективы жизни, выделив в качестве отличимой естественной единицы этот очень древний и очень примитивный человеческий пласт. Они даже придумали для него название «предгоминиды».

Выразительный и правильный термин, если рассматривать анатомическое развитие форм. Но. пользуясь им, мы рискуем затушевать или неверно расположить психическую прерывность, с которой мы сочли необходимым связать живое начало гоминизации.

Отнесение питекантропа и синантропа к предгоминидам может создать представление, что они еще совсем не были людьми, то есть, согласно моему способу выражаться, еще не шагнули на ступень рефлексии.

Мне же кажется, напротив, значительно более вероятным, что, хотя и тот и другой далеко не достигли того уровня, на котором находимся мы, они были в полном смысле слова разумными существами.

Чтобы они были таковыми, мне кажется, этого требует прежде всего общий механизм филогенеза. Такая фундаментальная мутация, как мысль, придающая всей человеческой группе свой специфический порыв, по-моему, не могла появиться в пути, на половине длины стебля.

Она определяет все сооружение. Стало быть, ее место ниже всякой мутовки, различимой в недосягаемых глубинах черешка, то есть ниже существ, которые хотя они и предгоминиды по строению черепа, но вполне определенно размещаются выше точки возникновения и распространения нашего человечества.

Более того, нам пока неизвестны никакие следы производства. непосредственно связанные с останками питекантропа. Это обусловлено их залеганием — в районе Триниля ископаемые останки представляют собой кости, принесенные в озеро впадающими в него речками.

Напротив, около Пекина, где синантроп обнаружен в жилище, в засыпанной пещере изобилуют вперемешку с обгоревшими костями каменные орудия. Следует ли, как это делает Буль 20, рассматривать эти орудия (сознаюсь, иногда удивительно хорошего качества) как следы, оставленные другим неизвестным человеком, для которого синантроп, сам не делающий орудий, был добычей?

До тех пор пока не будут найдены кости этого гипотетического человека, такая идея мне кажется необоснованной и в конечном счете менее научной. Синантроп уже обтесывал камни; он добывал огонь. Пока кто-нибудь не докажет обратное, эти две способности, как и рефлексия, должны считаться составными частями «черешка». Связанные в нераздельный пучок, эти три элемента повсюду выступают одновременно с человечеством.

Такова объективно ситуация.

А если это так. то несмотря на то, что их остеологические признаки так похожи на признаки антропоидов, предгоминиды психологически были значительно ближе к нам, и. следовательно, филетически они значительно менее молоды и примитивны, чем можно было бы предполагать.

Ибо в конце концов, чтобы научиться добывать огонь и делать режущий инструмент, требовалось время… Так что позади них имеется много места, по меньшей мере еще для одной человеческой мутовки, которая в конце концов, возможно, будет найдена в виллафранкском ярусе.

Одновременно с питекантропом и синантропом, как было сказано выше, безусловно, жили и другие гоминиды, достигшие той же стадии развития. К сожалению, от этих последних у нас пока имеется очень мало останков: может быть, знаменитая челюсть гейдельбергского человека в Германии и сохранившийся мужской череп африкантропа в Восточной Африке.

Этого недостаточно. чтобы определить общий облик группы. Однако одно наблюдение поможет нам косвенно выяснить то, что мы хотели бы знать.

Нам известны теперь два вида питекантропа — один относительно маленький, другой значительно более крупный и «грубый». К ним добавляются две буквально гигантские формы, представленные на Яве фрагментом челюсти, на юге Китая — отдельными зубами. Что вместе с синантропом дают (для одной и той же эпохи и на том же участке континента) пять различных, несомненно, родственных типов?

Не внушает ли нам это множество близких форм, теснящихся на узкой полосе, а также эта любопытная общая тенденция к гигантизму идею обособленного побочного «побега» или зоологического листка, мутирующего в самом себе почти автономно? И то, что происходило в Китае и на Малайе, не имело ли в тот же момент своего эквивалента в других местах, ближе к Западу, при наличии других «побегов»?

В этом случае, выражаясь зоологически, следовало бы сказать, что человеческая группа в нижнечетвертичный период была еще слабо связанным целым, в котором еще доминировала дивергентная структура, обычная для других животных мутовок.

Но, несомненно, в районах, находящихся ближе к центрам континентов 34a, уже группировались элементы новой, более плотной человеческой волны, которая была готова сменить этот архаический мир.

2. ПУЧОК НЕАНДЕРТАЛЬЦЕВ

Геологически после нижнечетвертичного периода занавес падает. Во время антракта отложения триниля собираются в складки. Размываются красноземы Китая, готовые одеть свой толстый покров желтого лёсса. Еще немного больше.разламывается Африка. В других местах наступают и отступают льды. Когда занавес снова поднимается около 60 000 лет назад и мы снова можем видеть сцену, то предгоминиды исчезли, поверхность Земли занята неандертальцами.

От этого нового человечества нам известны уже более многочисленные ископаемые останки, чем от человечества предшествующей эпохи. Несомненно, вследствие близости эпохи. Но также и в результате умножения. Постепенно мыслящая сеть расширяется и смыкается…

Количественный прогресс и прогресс в гоминизации.

Встретившись с питекантропом и синантропом, наука могла остановиться в недоумении, спрашивая себя, с каким видом существ она имеет дело. При изучении среднечетвертичного периода, за исключением минутного колебания перед черепом из Спи или черепной коробкой из Неандерталя, ни разу серьезно не возникали сомнения в том, имеем ли мы дело со следами, оставленными какими-то представителями нашей расы.

Разностороннее развитие мозга. Пещерная индустрия. И впервые неоспоримые случаи захоронений. Все то, что определяет и выражает настоящего человека 21.

Значит, настоящий человек, и, однако, человек, который еще не был точно таким, как мы.

Череп обычно удлиненный. Низкий лоб. Массивные и выступающие вперед орбиты. Еще заметный прогнатизм лица. Обычное отсутствие клыковых ямок. Отсутствие подбородка. Массивные зубы без различимой шейки между коронкой и корнем… По этим признакам любой антрополог безошибочно с первого же взгляда узнает ископаемые останки европейского неандертальца. В самом деле. нет такого существа на Земле, даже среди австралийцев и айнов, с кем бы можно их спутать. Явный прогресс, сказал я, по сравнению с тринильским и пекинским человеком. Но если посмотреть вперед, то по сравнению с современным человеком разрыв стал.немногим меньше.

Значит, следует поставить новую морфологическую веху. Выделить новую эволюционную стадию. И также неизбежно, исходя из законов филогенеза, заподозрить новую зоологическую мутовку, реальность которой в течение последних лет беспрестанно навязывается предыстории.

После открытия в Западной Европе первых «мустьерских» черепов и выяснения того, что они не принадлежат ни идиотам, ни дегенератам, анатомы совершенно естественно представили себе. что во времена среднего палеолита Земля была населена людьми. в точности соответствующими типу неандертальца. В связи с этим, по-видимому, возникло некоторое разочарование, когда обнаружилось, что умножающиеся находки не подтверждают простоту этой гипотезы. На самом же деле все более очевидное разнообразие неандертальцев — это как раз то, чего следовало ожидать. И именно это разнообразие, как мы теперь видим, в конце концов составляет интерес этого пучка и придает ему его настоящий облик.

При нынешнем состоянии нашей науки среди так называемых «неандерталоидных» форм выделяются две различные группы, каждая из которых выражает различную стадию филетической эволюции, — группа законченных форм и молодая группа.

а) Законченная группа — в которой продолжают жить (survivent), а затем угасают различные, более или менее автономные побеги. Они, вероятно, составляли, как мы сказали, мутовку предгоминидов. На Яве это человек из Соло 35a, прямой и столь мало изменившийся потомок тринильского человека. В Африке — чрезвычайно грубый родезийский человек. И, наконец, в Европе. если не ошибаюсь, сам неандертальский человек, который, несмотря на свое замечательное и настойчивое распространение по всей Западной Европе, представляет, собой лишь последнюю листву отмирающей ветви.

б) Но также молодая группа, еще плохо выясненная туманность псевдонеандерталоидов, с такими же весьма примитивными, но заметно модернизированными или модернизируемыми чертами — голова более круглая, орбиты менее выдаются вперед, клыковые ямки более выражены, иногда намечается подбородок. Таков человек из Штейнгейма. Таков человек из Палестины. Это, несомненно, неандертальцы. Но уже насколько ближе к нам!.. Прогрессивная ветвь, я бы сказал, дремлющая в ожидании близкого пробуждения.

Рассмотрим внимательнее с географической и морфологической сторон этот тройной пучок. Еще не образуя интересующий нас комплекс, он рисует знакомое расположение. Это полный, почти идеальный разрез зоологического веера: здесь и листья, опадение которых заканчивается; и листья, еще зеленые, которые, однако, начинают желтеть; и еще свернутые, но полные сил листья в середине букета пальмовых ветвей.

3. КОМПЛЕКС HOMO SAPIENS

Большое удивление ботаника вызывает то, что в начале мелового периода саговниковые и хвойные леса были внезапно сменены и поглощены лесом покрытосеменных — платанами, дубами… в большинстве нашими нынешними лесными породами, в совершенно зрелом виде хлынувшими на юрскую флору из какого-то неизвестного района земного шара.

Столь же велико замешательство антрополога, когда в пещерах, едва разделенных перекрытием из сталагмитов, он открывает в следующих друг над другом напластованиях мустьерского человека и кроманьонского или ориньякского человека. В этом случае геологического разрыва практически нет. А фундаментальное омоложение человечества, однако, происходит.

Поверх неандертальцев оказывается Homo Sapiens, совершивший внезапное нашествие, подгоняемый действием климата или душевным беспокойством.

Откуда пришел этот новый человек?..

Кое-кто из антропологов хотел бы видеть в нем завершение некоторых потомств, уже замеченных в предшествующие эпохи, например прямого потомка синантропа. По определенным техническим соображениям и еще более в силу общих аналогий дело следует представлять иначе. Без всякого сомнения, где-то и по-своему человек верхнего палеолита должен был пройти предгоминидную, а потом неандерталоидную фазы.

Но подобно млекопитающим трехбугорчатым и всем другим филам он ускользает от нашего видения в возможно ускоренном ходе этого эмбриогенеза. Скорее наслоение и замена, чем непрерывность и продолжение, здесь снова представляют собой закон смены, господствующий в истории.

И поэтому я охотно представляю себе нового пришельца возникшим из автономной, долгое время скрытой, хотя и втайне активной эволюционной линии, которая в один прекрасный день выступила победоносно среди всех других линий, несомненно, из самой сердцевины этих псевдонеандерталоидов, живучий и, вероятно, очень древний пучок которых мы выше отметили.

При любой гипотезе имеется один безусловный факт, допускаемый всеми. Человек, которого мы замечаем в конце четвертичного периода, — это уже действительно современный человек во всех отношениях.

И прежде всего, без всякого сомнения, анатомически. Высокий лоб с небольшими глазными впадинами; сильно выступающие теменные кости; слабый и уходящий под выпуклую черепную коробку затылочный гребень; облегченная челюсть с выдающимся вперед подбородком — все эти признаки, столь ярко выраженные у последних обитателей пещер, — это определенно наши признаки.

Настолько наши, что начиная с этого момента палеонтологу, привыкшему работать с резкими морфологическими различиями, уже нелегко отличить останки ископаемого человека от останков ныне живущего человека. Для этой тонкой задачи его методы, когда различия определяются на глаз, более недостаточны, отныне они должны уступить место техническим приемам (и дерзаниям) самой точной антропологии.

Недостаточно больше и восстановления в общих чертах поднимающихся горизонтов жизни… Но для периода протяженностью в 30 тысячелетий необходим анализ запутанных нюансов, образующих наш первый план. Тридцать тысяч лет. Длительный период в масштабе нашей жизни.

Одна секунда для эволюции. С остеологической точки зрения в этом интервале вдоль человеческой филы нет заметного разрыва и даже до некоторой степени нет никакого значительного изменения в развитии ее соматического разветвления.

Но вот что удивительнее всего. Само по себе совершенно естественно, что стебель Homo Sapiens fossilis, исследуемый у своей исходной точки, оказывается отнюдь не простым, а по составу и дивергенции своих волокон обнаруживает сложную структуру веера. Таково, как мы знаем, первоначальное положение всякой филы на древе жизни. Но по крайней мере на этих глубинах мы могли бы рассчитывать найти букет относительно примитивных и генерализированных форм — нечто предшествующее по форме ныне существующим расам. Однако мы встречаем скорее противоположное.

В самом деле, какими были (в той мере, в какой по костям можно судить о теле и коже) жившие в век Оленя первые представители новой, только что возникшей человеческой мутовки?

Такими же, как те, которые и поныне живут приблизительно в тех же местах Земли, — черными, белыми, желтыми (самое большее предчерными, предбелыми, преджелтыми), и эти группы, в общем, уже располагались с юга на север и с запада на восток в их нынешних географических зонах — вот что мы видим в Старом Свете, от Европы до Китая, к концу последнего ледникового периода.

Стало быть, когда в человеке верхнего палеолита отмечаешь не только существенные анатомические признаки, но и следуешь за его основными этнографическими линиями, то поистине открываешь самих себя, наше собственное детство. Уже не только скелет современного человека, но и основные части современного человечества.

Та же общая форма тела, то же основное распределение рас. Та же (по крайней мере намечающаяся) тенденция этнических групп к соединению в цельную систему вопреки всяким различиям. И (как же этому теперь не последовать!) те же существенные устремления в глубине душ.

У неандертальцев, как мы видели, уже явно обнаруживается психическая ступень, отмечаемая в числе других признаков появлением в пещерах первых захоронений. Даже у самых типичных неандертальцев общепризнано наличие пламени настоящего разума. Однако деятельность этого разума была в значительной степени сведена к заботам о сохранении существования и о размножении. Были ли заботы еще о чем-либо другом, мы не знаем или не обнаруживаем.

О чем могли думать эти наши дальние родственники?

Мы не имеем никакого понятия об этом. Напротив, у Homo Sapiens в век Оленя мысль, еще совсем юная, окончательно высвобождается, запечатлевается на стенах пещер. Новые пришельцы приносят с собой искусство — еще натуралистическое, но удивительно совершенное. И благодаря языку этого искусства мы впервые можем проникнуть в сознание исчезнувших существ, кости которых извлекаем.

Удивительная духовная близость, вплоть до деталей!

Обряды, изображенные красной и черной краской на стенах пещер Испании, Пиренеев, Перигора, не повторяются ли они на наших глазах в Африке, в Океании, даже в Америке? Какое, например, различие, как уже отмечалось, между шаманом из пещеры «Трех Братьев», вырядившимся в шкуру оленя, и каким-нибудь океанийским божеством?..

Но это еще не самое важное. Мы можем ошибиться, интерпретируя на современный лад отпечатки рук, ритуальные изображения заколдованных бизонов, эмблемы плодовитости, в которых выражены занятия и религия ориньякца или магдаленца.

Но мы не можем ошибиться, когда и в совершенстве передачи движения и силуэтов, и в неожиданной игре орнаментальной чеканки обнаруживаем у художников этого отдаленного периода наблюдательность, воображение, радость созидания — эти цветы сознания, способного не только размышлять, но и прекрасно размышлять о себе самом.

Таким образом, изучение скелетов и черепов не обмануло наших надежд. В верхнечетвертичный период перед нами выступает современный человек в полном смысле этого слова — еще не взрослый человек, но уже достигший «сознательного возраста».

С этого момента развитие его мозга в сравнении с нашим закончено, настолько закончено, что начиная с этой эпохи не произошло никакого ощутимого изменения, которое бы еще более улучшило органическое орудие нашей мысли.

Значит ли это, что к концу четвертичного периода эволюция в человеке остановилась?

Ничуть. Но, не предрешая того, что развитие может незаметно продолжаться в глубине нервных систем, эволюция с этого момента явно вышла за рамки своих анатомических форм, чтобы распространиться на индивидуальные и коллективные зоны психической спонтанности или даже, может быть, совсем переместить в них свой жизненный центр.

Отныне мы будем выявлять и прослеживать ее почти исключительно в этой форме.

4. НЕОЛИТИЧЕСКАЯ МЕТАМОРФОЗА

Насколько можно проследить на развитии живых фил, по крайней мере фил высших животных, у которых это более удобно сделать, социализация представляет собой относительно позднее завоевание. Она возникает как завершение зрелости. В человеке по причинам, тесно связанным со способностью рефлексии, трансформация ускоряется.

Наши предки в самый отдаленный из доступных нам периодов предстают перед нами группами, вокруг огня.

Однако сколь бы ясными в эти весьма отдаленные эпохи ни были признаки ассоциации, феномен вырисовывается еще не полностью. Даже в верхнем палеолите известные нам племена представляют собой, по-видимому, лишь довольно слабо связанные группы бродячих охотников. И только в неолите между человеческими элементами начинает возникать большая спаянность, и этот процесс уже не останавливается. Неолит — период, игнорируемый учеными, изучающими предысторию, потому что он слишком близок к нам. Период, игнорируемый и историей, потому что его стадии не могут быть точно датированы. Однако это самый критический и величественный из всех периодов прошлого — период возникновения цивилизации.

Как произошло это возникновение? Опять же в силу законов, определяющих наше видение прошлого. Мы этого не знаем. Несколько лет назад о промежутке между последними уровнями с обтесанными камнями и первыми слоями с полированными камнями и глиняной посудой говорили просто как о «большом разрыве».

С тех пор ряд лучше изученных промежуточных горизонтов мало-помалу смыкает края расщелины. Но она все-таки остается. Что это — действие миграций или результат подражания? Внезапно накатившаяся какая-то этническая волна, неслышно образовавшаяся где-то в другом месте, в самых плодородных районах земного шара, или неодолимое распространение плодотворных новшеств? Перемещение народов или перемещение культуры?.. Мы еще не можем ответить. Достоверно можно сказать лишь то, что по истечении периода, не принимаемого в расчет геологами, но достаточно продолжительного для приобретения умения возделывать растения и приручения животных, которые служат нам еще и поныне, в тех же областях вместо охотников на лошадей и оленей мы находим оседлое и организованное человечество. За один или два десятка тысячелетий человек поделил Землю и укоренился на ней.

Как будто в этот решающий период социализации, как и в момент рефлексии, пучок относительно независимых факторов таинственно слился, чтобы поддержать и ускорить продвижение гоминизации. Попытаемся в этом разобраться.

Прежде всего непрекращающийся прогресс размножения. Вследствие быстрого роста числа индивидов свободная территория уменьшается.

Группы сталкиваются между собой. По этой причине амплитуда перемещений уменьшилась, и встал вопрос об извлечении наибольших результатов из все более ограниченных владений. Можно предположить, что под давлением этой необходимости возникла идея сохранения и воспроизводства на месте того, что раньше приходилось искать и преследовать вдали. Разведение скота и обработка земли заменяют сбор плодов и охоту. Пастух и земледелец.

Из этой важной перемены вытекает все остальное.

Прежде всего в растущих поселениях появляется сложная совокупность прав и обязанностей, вынуждающая придумывать всякого рода общинные структуры и законы, следы которых сохранились до нашего времени в тени великих цивилизаций у менее развитого населения Земли.

Социально в области собственности, морали, брака можно сказать, было испробовано все…

В то же самое время в более устойчивой и густонаселенной среде первых земледельческих поселений узаконивается и разгорается вкус к исследованиям и потребность в них. Чудесный период исканий и изобретений, когда во всем блеске, в несравненной свежести нового начинания, в сознательной форме ярко проявляются вечные пробные нащупывания жизни.

Все, что можно было испробовать, было испробовано в эту удивительную эпоху. Отбор и эмпирическое улучшение фруктов, злаков и домашних животных. Гончарное ремесло. Ткачество. Очень рано появляются первые элементы пиктографического письма и очень скоро возникают первые зачатки металлургии.

Тогда более сплоченное и лучше снаряженное для завоевания человечество может, наконец, бросить свои последние шеренги на приступ позиций, которые еще не были заняты.

Отныне оно в полной экспансии. В самом деле, уже на заре неолита через Аляску, освободившуюся от льдов, а может быть, и другими путями человек проникает в Америку, чтобы там на новом материале и с новыми затратами терпеливо продолжать работу по устройству поселений и приручению животных.

Здесь еще много охотников и рыбаков, которые, несмотря на употребление гончарной посуды и полированных камней, продолжали вести палеолитический образ жизни. Но рядом с ними уже были и настоящие земледельцы, употреблявшие в пищу маис.

И, несомненно, в это же время распространяется через Тихий океан другой человеческий поток, движение которого прослеживается и по сейчас наблюдаемой дорожке бананов, манго, кокосовых пальм. Удивительный случай!

После этой метаморфозы, о совершении которой, я повторяю еще раз, мы знаем лишь по результатам, практически весь мир покрывается населением, остатки которого — полированные орудия, скалки для размола зерна, осколки ваз — устилают всюду старую почву континентов, где она открывается под недавно образовавшимся перегноем и песками.

Несомненно, это еще сильно раздробленное человечество. Чтобы составить о нем представление, надо вообразить Америку или Африку, когда туда впервые прибыли белые: мозаика групп, этнически и социально сильно отличающихся друг от друга.

Но уже обрисовавшееся и связанное между собой человечество. Начиная с века Оленя народы мало-помалу нашли вплоть до деталей свое окончательное место. В результате торговли предметами и передачи идей проводимость от одних к другим увеличивается. Образуются традиции. Развивается коллективная память. Какой бы тонкой и зернистой ни была эта первая пленка ноосферы, она начала замыкаться и уже сомкнулась, окружив Землю.

5. ПРОДОЛЖЕНИЕ НЕОЛИТА И ВОЗВЫШЕНИЕ ЗАПАДА

С того времени, когда мы еще не знали палеонтологии человека, у нас сохранилась привычка выделять в особый период какие-нибудь шесть тысяч лет, от которых до нас дошли письменные или датированные документы. Это история в противоположность предыстории. В действительности такого разрыва не существует.

Чем лучше мы начинаем видеть прошлое, тем больше убеждаемся, что так называемое «историческое» время (вплоть до «современного» времени и включая его) — это всего лишь прямое продолжение неолита. Более сложное и дифференцированное — несомненно, и об этом сейчас будет сказано. Но время, развивающееся в сущности по тем же линиям и на том же уровне.

Как с биологической точки зрения, которую мы разделяем, определить и представить развитие гоминизации в течение столь краткого и столь изумительно плодотворного периода?

В подвижном множестве учреждений, народов, империй история регистрирует, главным образом, нормальное развитие Homo Sapiens в социальной атмосфере, созданной неолитической трансформацией. Наиболее старые чешуйки постепенно опадают, лишь некоторые из них, например такие, как австралийцы, еще сохраняются на окраинах нашей цивилизации и континентов.

Другие стебли, расположенные ближе к центру и более крепкие, напротив, выделяются и доминируют, стремясь монополизировать почву и свет. Здесь — разреживающее крону опадение листьев, там — сгущающее ее распускание почек. Ветви, которые засыхают, ветви, которые покоятся, ветви, которые устремляются вперед, чтобы все захватить.

Бесконечное скрещивание между собой вееров, ни один из которых, даже при отходе на два тысячелетия назад, не обнаруживает ясно своего черешка… Целый ряд случаев, ситуаций, внешних проявлений, обычно встречающихся у любой филы, находящейся в состоянии активного разрастания.

Но все ли это?

Можно было бы думать, что крайняя трудность выяснения филогенеза человека начиная с неолита, как и исключительный интерес к нему. порождены близостью фактов, позволяющей как бы невооруженным глазом проследить биологический механизм разветвления видов. В действительности здесь происходит нечто большее.

До тех пор пока наука имела дело с более или менее обособленными «доисторическими» человеческими группами, находящимися в той или иной мере в состоянии антропологического формирования, еще могли применяться общие правила филогенеза животных хотя бы приблизительно.

Но начиная с неолита, влияние психических факторов явно доминирует над все более приглушенными вариациями соматических факторов.

И тогда на первый план выступают два ряда действий, о которых упоминалось выше при описании основных черт процесса гоминизации:

1) прежде всего поверх генеалогических мутовок появляются политические и культурные единства — сложная гамма группировок, которые в различных аспектах географического распределения, экономических связей, религиозных верований, социальных институтов оказываются способными, поглотив «расу», интерферировать между собой в любых пропорциях;

2) и одновременно между этими ветвями нового рода появляются силы сращивания (анастомоза, слияния), высвобожденные из этих ветвей с помощью индивидуализации психологической оболочки или, точнее, психологической оси. Целая совокупная игра дивергенции и конвергенции.

Нет нужды настаивать на реальности, разнообразии и постоянном возникновении коллективных человеческих единств, дивергентных по крайней мере потенциально. Возникновение, умножение и эволюция наций, государств, цивилизаций…

Это зрелище везде перед нашими глазами: его перипетии заполняют анналы истории народов. Если мы хотим осмыслить этот спектакль и оценить его драматичность, не следует забывать только одно. В этой рационализированной форме, сколь бы ни были гоминизированными события, человеческая история на свой лад и на своем уровне реально продолжает органическое развитие жизни.

Благодаря присущим ей феноменам социального разветвления она все еще является естественной историей.

Но здесь явления слияния гораздо тоньше и богаче биологическими возможностями. Попробуем проследить их механизм и их последствия.

Взаимодействие слабо «психизированных» животных ветвей или фил ограничивается соревнованием и при случае — устранением. Более сильный оттесняет более слабого и в конце концов подавляет его. Исключение из этого грубого, почти механического закона замены составляют лишь «симбиозные» ассоциации (в особенности функциональные) у низших организмов или порабощение одной группы другой у наиболее социализированных насекомых.

У человека (по крайней мере у посленеолитических людей) физическое устранение становится скорее исключением или, во всяком случае, второстепенным фактором. Каким бы жестоким ни было завоевание, оно всегда сопровождается какой-то ассимиляцией. Даже будучи частично поглощенными, побежденные все еще воздействуют на победителей и преобразуют их. Как говорят в геологии, они их эндоморфизируют. Тем более в случае мирного культурного вторжения.

И тем более, когда речь идет об одинаково стойких и активных народах, которые медленно взаимопроникают при длительном давлении друг на друга. Наблюдается взаимопроницаемость психики вместе с замечательным и знаменательным взаимообогащением. Благодаря этому двойному воздействию, когда перемещаются и объединяются и этнические традиции, и гены мозга, выступают и закрепляются настоящие биологические комбинации.

Некогда, на древе жизни, — простое сплетение стеблей. Теперь, во всей сфере Homo Sapiens, — синтез.

Но, разумеется, не везде в равной мере.

Вследствие случайной конфигурации континентов на Земле имеются районы, более благоприятные для объединения и смешения рас — обширные архипелаги, узкие перешейки, широкие, пригодные для обработки равнины, особенно орошаемые какой-нибудь крупной рекой.

В этих-то привилегированных местах, естественно, и стремилась с начала оседлой жизни сосредоточиться, смешаться и накалиться человеческая масса. Этим объясняется появление, несомненно, «врожденное» на неолитическом покрове некоторых полюсов притяжения и организации, — предзнаменование и прелюдия какого-то высшего и нового состояния ноосферы.

Более или менее выделяются в прошлом пять таких очагов: Центральная Америка с цивилизацией Майя; Южные моря с полинезийской цивилизацией; бассейн Желтой реки с китайской цивилизацией; долины Ганга и Инда с цивилизациями Индии; наконец, Нил и Месопотамия с Египтом и Шумером.

Эти очаги появились (за исключением двух первых, гораздо более поздних), по-видимому, почти в одну и ту же эпоху.

Но они в значительной степени развиваются независимо друг от друга, и каждый из них слепо стремится распространить и расширить свое влияние, как будто он один должен поглотить и преобразовать Землю.

Поистине, не во встрече ли, конфликте и в конечном счете постепенной гармонизации этих великих соматопсихических потоков состоит сущность истории?

Фактически эта борьба за влияние быстро локализовалась. Очаг Майя. слишком изолированный в Новом Свете, вскоре потух полностью, а полинезийский очаг, слишком разбросанный по однообразному множеству своих далеких островов, начал сиять в пустоте. Таким образом, партия за будущее мира разыгрывалась в Азии и Северной Африке между земледельцами больших равнин.

В первом или втором тысячелетии до нашей эры шансы партнеров могли казаться одинаковыми. И, однако, познакомившись с последующими событиями, мы замечаем ныне, что у двух наиболее восточных конкурентов уже тогда имелись признаки слабости.

То ли по присущему ему духовному складу, то ли вследствие обширности территорий у Китая (разумеется, я имею в виду старый Китай) отсутствовали вкус и стремление к глубоким обновлениям. Странную картину являет собой эта огромная страна, еще вчера представлявшая собой лишь едва изменившийся живой осколок мира, таким, каким он мог быть десять тысяч лет назад…

Население не только состоит из земледельцев, но в основном организовано согласно иерархии территориальных владений, а император фактически является не кем иным, как самым крупным землевладельцем. Население, высокоспециализированное на выделке кирпичей, фарфора и бронзы. Население, превратившее в суеверие изучение пиктограмм и созвездий. Конечно, невероятно рафинированная цивилизация, но подобно письму, в котором она себя столь непосредственно выражает, не меняющая методов со времени своего начала.

В конце XIX века — еще неолит, не обновленный, как в других местах, а просто бесконечно усложненный, не только по тем же линиям, но в том же плане, как будто он не мог оторваться от той Земли, где он сформировался.

Но в те времена, когда Китай уже врастал в почву, умножая пробные поиски и открытия, но не создавая физики, Индия увлеклась метафизикой до того, что этим себя погубила. Индия по преимуществу район высоких философских и религиозных давлений… Трудно переоценить мистическое воздействие, оказанное в прошлом на каждого из нас этим антициклоном. Но как бы эффективно эти потоки ни освежили и ни прояснили человеческую атмосферу, следует признать, что вследствие чрезмерной пассивности и отрешенности они были не в состоянии устраивать Землю.

Выступив в свое время как великое веяние, но лишь как великое веяние своего времени, первоначальная душа Индии сникла. Но разве могло быть иначе? Поскольку феномены рассматривались как иллюзия (майя), а их связь как цепь (карма), то как могли эти доктрины вдохновить и направить человеческую эволюцию? Незначительная ошибка — в определении духа и в оценке уз, связывающих его с сублимациями материи, но в ней заключено все!

Итак, мало-помалу мы отклоняемся ко все более западным зонам мира — туда, где в долинах Евфрата и Нила, на берегах Средиземного моря вследствие исключительного сочетания местоположения и народов в течение нескольких тысячелетий произошло благоприятное смешение, благодаря которому, не теряя своей подъемной силы, разум сумел обратиться к фактам, а религия совместиться с действием.

Месопотамия, Египет, Эллада, вскоре Рим — и над всем этим (к чему я вернусь в конце книги) таинственный иудео-христианский фермент, давший Европе ее духовную форму!

Пессимист может легко выделить в этом необычном периоде ряд цивилизаций, которые рухнули одна за другой. Но с научной точки зрения правильнее было бы еще раз распознать под этими последовательными вибрациями великую спираль жизни, неуклонно поднимающуюся путем смены форм по магистральной линии своей эволюции.

Сузы, Мемфис, Афины могут погибнуть. Но все более организованное сознание универсума передается из рук в руки, и его блеск увеличивается.

В дальнейшем при изложении истории других частей человечества я постараюсь восстановить величие и существенность роли, которая им отводится в ожидаемой полноте Земли. Не признать на данном этапе нашего исследования, что в период, изучаемый историей, ведущая ось антропогенеза прошла через Запад — значит извратить факты под влиянием чувств.

В этой выдающей зоне роста и всеобъемлющей переплавки все, что ныне составляет человека, было найдено или по крайней мере должно было быть вновь найдено. Ибо даже то, что было давно известно в других местах, приняло окончательное человеческое значение, лишь войдя в систему европейских идей и европейской деятельности. Обычай отмечать как великое событие открытие Америки Колумбом — это не простая наивность.

Поистине вокруг Средиземного моря в течение шести тысяч лет развивалось неочеловечество, которое как раз в настоящий момент поглощает последние остатки неолитической мозаики, — это почкование на ноосфере еще одного самого плотного из всех пластов.

И доказательство этому в том, что от одного края света до другого все народы, чтобы остаться человечными или стать таковыми еще больше, ставят перед собой упования и проблемы современной Земли в тех же самых терминах, в которых их сумел сформулировать Запад.

http://anthropology.rchgi.spb.ru/sharden/charden_fenomen.htm

**************

сайт «Сознание Новой Волны«