Анна Исакова. Советский лексический пейзаж

Из свежих Хроник Акаши:

ВОЙНА лексически в СССР никогда не кончалась: языковые стигмы отражают условия жизни в искусственно созданной формации, специфические способы выживания в ней, отношения между людьми, отношение государства к людям, — всё, что формирует сознание людей, отражено в его языке….

Советский лексический пейзаж  

Время строит призрачные миры из материала крепче того, что пошел на пирамиду Хеопса. Слова, запахи, образы, цвета и звуки уходят навсегда и навсегда остаются там, откуда ушли. Они появляются по первому зову, если сумеешь настроиться на нужный диапазон. Мне помогает учебник русского языка 1967 года, подобранный на улице. Мы все в немалой степени состоим из наших школьных диктантов. 

Как-то я рассказала человеку, с которым знакома с детства, о своих наблюдениях за тогдашней собой, тогдашним им, тогдашним всем и, поименовав бесчисленные трудности, глупости, невероятности этой утонувшей Атлантиды, заметила, что жизнь наша была сплошным преодолением и оно сформировало хорошее, устойчивое поколение. «Ах! – воскликнул он, — если бы всего этого балагана не было, как бы мы жили!».

Школьный диктант.

«В нарядном убранстве московские сады и парки. На фоне зелени магистралей, ведущих к Тушинскому аэродрому, сверкают стяги, вымпелы, плакаты, посвященные нашей славной авиации. Людской поток, праздничный и шумный, со всех концов города устремляется к аэродрому. Полдень. Прославляя нашу могучую Родину, нерушимость союза ее братских народов, над аэродромом заучит мелодия Гимна Советского Союза, в которую врываются раскаты артиллерийского салюта. От зеленого поля отделяется аэростат. 

Серебристый, легкий, он несет алое полотнище – государственный флаг Страны Советов. Его видят в городе, в селах Подмосковья. Взлетают два вертолета. На них подняты портреты Карла Маркса и Владимира Ильича Ленина, великих гениев революции. К этим машинам присоединяются другие. На фоне голубого неба четко выделяются слова, дорогие нашему сердцу: «Слава КПСС!» (Из газеты «Правда»).

А. — Арктика, Аэрофлот, Аккордеон, Азы коммунизма, Аморалка, Авоськи, Авралы, Амнистия, Агитация и пропаганда, Атеизм (воинствующий), Армия, Активисты

СССР стоял на осознанной необходимости, системе государственной помощи в осознании этой необходимости и на слове «авось». То, что умещалось на этих трех китах, было залито красной краской. Советская географическая карта выглядела так: наверху — покоренная челюскинцами Арктика: белые медведи, героические полярники, торосы, лайки, ледокол «Ленин», кто-то сам себе вырезает аппендицит. Внизу — пустыня с саксаулом и верблюдами, в которой скрываются дашнаки и приспешники баев. Барханы впитывают алую кровь зарэзанных дашнаками героев. Где-то сбоку Халхин-Гол и доблестные советские пограничники.

Чуть повыше и чуть левее — любимица Сталина Мамлакат собирает хлопок (а может быть, чай). Черное море — наше море: Севастополь, город-герой; Сочи, Мацеста, здоровые пионеры в Артеке, а в Ялте — умирающий от чахотки А.П.Чехов. Но чахотка и Антон Павлович – это дореволюционное. Советская медицина победила бациллу Коха и дальневосточную чуму. Однако в Одессе все еще случается холера. Одесса — город, предусмотренный для невероятных происшествий. Оттуда распространяется джаз, белые кашне при белых носках, бандитские песни и запрещенные анекдоты. Может быть, поэтому в Одессе часто объявляют карантин. 

Справа восток, дело тонкое. Лагеря, вышки, золото, алмазы, тайга, якуты и эвенки с их олешками и нанайской борьбой, сайра в томате и чанкайшистские прихвостни. Запад — дело еще более тонкое. За Калиниградом, Юрмалой и Клайпедой лежит розовое коммунистическое содружество, уже называемое заграницей, а за ним – настоящая заграница, белое пятно на красной карте. Капстраны – наш подводный град Китеж. Нырнуть туда хочется, но все знают, что течение выносит в обратную сторону, к лагерям и вышкам.

АЭРОФЛОТ летает куда угодно, но граждане летают куда можно. А можно до Арктики наверху, Кушки внизу, Владивостока справа и Калининграда слева. Обо всем этом широком пространстве с большим количеством городов, морей и рек поет аккордеон — пролетарский музыкальный инструмент. «Мы на роялях играть не обучены», — входит в актив любой автобиографии, как и «предан Родине и пролетарскому делу».

АЗЫ КОММУНИЗМА — сокращенный катехизис, который положено знать наизусть, но никак невозможно выполнить. Невыполнение же невыполнимого чревато АМОРАЛКОЙ — уголовно или общественно наказуемым поведением.

АМОРАЛЬНО все, что доставляет человеку удовольствие и не приносит пользы государству. Но то, что приносит пользу государству, а тем пачее рулевым этого государства, аморальным не бывает. Даже если доставляет удовольствие. Например, пить водку аморально, но водку пьют все. И от этого государству не меньше пользы, чем от якутских алмазов. А пить хороший коньяк аморально вдвойне, потому что его можно достать только по блату, и он дорого стоит. Члены ЦК пьют очень хороший коньяк, но это не аморально. 

Аморально ходить в шортах и вообще показывать людям голые части тела. Впрочем, сталевары должны быть раздеты до пояса, чтобы истекать потом. А уборщицы в тех же цехах должны истекать потом под телогрейкой. Каждому свое, и все знают, что кому. Женщинам не разрешается входить в ресторан без чулок, а мужчинам — без галстука. Швейцару позволено проверять наличие чулок на женских ногах любыми способами. Швейцары развлекаются, женщины визжат. Если чулок на женщине нет, это — аморалка. Когда комсомолки ходят в капроновых чулках – это тоже аморалка. Чулок должен быть грубый, лучше в резиночку, чтобы его было видно издалека. Швейцар же в принципе не наказуем, поскольку находится при исполнении служебных обязанностей. Спорить с любой властью называется «качать права». 

Одни могут качать права всегда, другие изредка, третьи – никогда. Против одного директора завода можно гнать волну, против другого – ни в коем случае. Советское тайное знание чрезвычайно разветвлено и имеет глубокие корни. Права качают все и всюду. И обычно добывают – то, чего нет. Такова необъяснимая внутренняя суть советской системы – нет ничего, а достать можно все. Если знать, как.

АВОСЬКА. То, чего обычно нет в магазинах, появляется в них неожиданно. Если в кармане или сумке нет авоськи, нести дефицит придется в подоле. Тара (см.) — неразрешимая проблема советского строя. Тары не хватает. За сметаной надо ходить со своей банкой, за сливками — со своим бидоном, за селедкой – со своей газетой. Тара служит объяснением дефицита (см.): пива нет потому, что нет бочек. Краски нет, потому что нет жестянок. Урожай не собрали потому, что некуда ссыпать зерно. Не во что упаковывать ботинки. Не во что расфасовывать конфеты. Не хватает бутылок для сока. Нет детских бутылочек и нет сосок. Граждане собирают тару: винно-водочную на похмел, стеклянно-баночную для варений и солений. 

Никто не спрашивает, почему песок, дерево и вторутильсырье есть, а тары — нет. То, как был создан в СССР дефицит тары, – вопрос более головоломный, чем все три основных русских вопроса, вместе взятые.

АВРАЛ. Любая минута задержки на работе считается бездарно потерянной. Но если горит план (см.), могут объявить аврал, и рабочие часы больше не учитываются. Коллективное бедствие сплачивает и вдохновляет. В авралах есть нечто от совместного усилия допотопного человека при охоте на мамонта.

АМНИСТИИ. Советское время отсчитывается от одного партийного съезда до другого и от одной амнистии до другой. В народном сознании съезды и амнистии взаимосвязаны. Считается, что съезд – к амнистии, как ветер за солнцем – к ведру.

АГИТАЦИЯ И ПРОПОГАНДА. Собирайте утильсырье! Охраняйте природу! Да здравствуют советские пограничники! Никто ничего добровольно не собирает и не охраняет. Но все знают, что собирать и охранять надо. И ощущают некоторую неловкость не собирая и не охраняя. Единственные в мире дети, играющие в пограничников, — советские дети. Единственные граждане в мире, с пониманием и вниманием относящиеся к тяготам пограничного контроля, — советские граждане.

Мантра: «Да здравствует коммунизм, светлое будущее всего человечества!» всегда перед глазами. Уже после развала империи советские люди будут падать в обморок при виде западного изобилия. Вид светлого настоящего для них долго еще будет невыносимым. А собирательство станет жизненным принципом. Зато знание правил пограничного контроля позволит бывшим пионерам с великим умением контроль обходить. Постсоветские люди окажутся самыми умелыми в мире контрабандистами. Ко мне, Мухтар!

АТЕИЗМ. Маленький кроткий еврей с хорошо забытым прошлым подобострастно спрашивает: «Товарищ агитатор, скажите сами, разве может Бог жить в небесах, по которым летают Белки и Стрелки?» И тут же добавляет скороговоркой: «В гастроном завезли языки, если лекция затянется, их разберут». «Бегите займите очередь, — горячо шепчет ему агитатор, — и не забудьте сказать, что я занимал перед вами».

АРМИЯ — удел дураков и неучей. Студентов от армии освобождают, но призыв висит над нерадивыми, как дамоклов меч. Выгонят из института – пойдешь в армию! А в армии дедовщина и старшина – бог. Призовись в армию и стань богом. Каждый может. Каждый должен. Никто не хочет. И это поражает.

Упражнение 270. Перепишите, раскрывая скобки.

«Великое единство всех народов Советского Союза не поколебать (не, ни) кому.(Не, ни) кто не пройдет безнаказанно через советские рубежи. В природе (не, ни) что не остается неизменным. (Ни, не) кто не мешает сейчас юноше стать тем, кем он хочет. (Не, ни) каких преград не стоит теперь и перед девушкой, (ни, не) кого ей теперь бояться. Она сама пролагает свой путь, (ни,не) сколько не чувствуя какого-либо неравноправия с мужчиной».

Б — Бюсты, Брежнев, блат, браконьеры, базар, бюллетени, бразды правления, баклажанная икра.

БЮСТЫ. Иконы и распятия исчезли, зато появились бюсты и статуи. Если бы выстроить их в ряды — что бы это было за войско! Статуи полагались только главным героям, да и то не всем. Разобраться в том, кому была положена статуя, а кому – не больше бюста, и почему одним одно, а другим — другое, невозможно. Вот почему Ленину и Сталину – статуи, Марксу – бюсты, а Энгельсу только портреты? Или: почему Дзержинскому и Фрунзе – статуи, а Ворошилову – бюст? Или: за что Кларе Цеткин — гипс во весь рост, тогда как Надежде Константиновне Крупской только поясной портрет в школьной библиотеке? Загадка. Но уж если кому давали право на статую – роль этого человека в истории считалась обеспеченной. Статуя – не портрет, одним взмахом ножниц не уничтожишь. И статуи впереди – несокрушимый легион.

Его надо было бы разделить на когорты — бронза впереди. А за бронзовыми Ленинами — бронзовые Дзержинские и бронзовые товарищи Сталины. За ними — бронзовые рабочие с бронзовыми кувалдами и бронзовые крестьянки с бронзовыми серпами. Бронзовые Лазо в бронзовых топках. Бронзовые генералы Карбышевы в бронзовом льду. А по бокам — бронзовая конница из одного Буденного и с каждой ее стороны — по бронзовому броневику, а на нем опять бронзовый Ленин. Слева и справа должна метаться беспокойная кинотень Анки-пулеметчицы. Родину-мать поставим в арьергарде бронзовой пехоты, она все же мать и женщина.

А вот гипсовую спортсменку с веслом можно было бы выстроить стройными рядами перед бюстами. А бюсты надо обязательно установить в обратном порядке: гипсовые впереди, мраморные позади них и бронзовые совсем сзади, чтобы прикрывали тыл. Эта армия растянулась бы, пожалуй, от Бреста до самых подступов к Москве, а оттуда – до Владивостока. Она покрыла бы собой арктические торосы и пустынные барханы и насмерть бы стояла от Сахалина до Варшавы. А на северной границе она заслонила бы собой город-герой и великомученик Ленинград.

БРЕЖНЕВ был бюстообразен. По исторической иерархии он на статую не тянул, но кое-где все же стоял во весь рост и при всех орденах. Брежневское время лежало неподвижно, в должное время переворачиваясь с вечера на утро. Утро было не мудренее вечера. Жизнь проходила в полудреме, которая иногда проваливалась в сон, но никогда не переходила в бодрствование. Трубы заводов дымили завтра точно так, как они это делали вчера, но не было уверенности в том, что заводы производят продукцию. Магазины торговали тем, чем они торговали десять и двадцать лет тому назад, словно в них опустошался гигантский склад, товаров в котором хватит на вечность вперед, но будут это все те же товары.

У всех три вопроса: квартирный, что дают и где достать. В середине брежневской эпохи появляется четвертый вопрос: ехать или не ехать? Брежневскую Совдепию некоторое время пучило еврейским духом, потом она его испустила, и снова стало тихо. В назойливой тишине тяжелой мухой гудел хрип Высоцкого. Не будь этого хрипа, жизнь была бы совершенно беззвучной, а это для людей невыносимо.

БЛАТ был в России всегда и, наверное, всегда будет. Там, где нет блата, отношения между людьми холодные. Блат создает тепло трением человека о человека. По сути, блат — это особая форма натурального товарообмена при наличии в обращении денег. А чтобы блат мог существовать, необходимо постоянно поддерживать наличие дефицита. 

Дефицит — это когда того или сего, или ничего как бы нет, но и то, и се, и все можно достать при помощи блата. А блат — это как если бы одно племя, отрезанное от моря, вынуждено было добыть мамонта для того, чтобы другое племя поставило ему рыбу. А то племя отдавало бы мамонтовый бивень третьему в уплату за хворост. Третье же вырезало бы из бивня божка и дарило четвертому, получив взамен несколько жен. Отличие советского блатного товарообмена от всех остальных натуральных товарообменов состояло в том, что все товары оплачивались еще и деньгами, которые не являлись двигателем процесса, а просто его сопровождали.

Тот, у кого денег не было, участвовать в товарообмене, конечно, не мог, но тот, у которого деньги были, не мог приобрести на них без блата нужный товар. В этом и состоял фокус самой сложной на свете советской экономики.

БЛАТНЫЕ — вид услуг и особая каста уголовников. Об услугах, представлявшихся по блату см. выше. Что до уголовников – воровали или подворовывали все. Честные воровали у государства и никогда — у других людей. Блатные воровали у других людей и старались не трогать государство. Правильно будет сказать, что честный человек не воровал ни у честных людей, ни у воров, тогда как вор у честных воровал, а у воров нет. 

Что до государства, то его обворовывали все и оно обкрадывало всех. Решить, кто у кого в конечном счете оставался в долгу было невозможно, потому что государство время от времени выводило большие группы людей в расход и таким образом погашало долги. А поскольку никто не мог предсказать собственную судьбу, многие люди воровали в долг и словно нехотя. Их могли в любой момент экспроприировать, этапировать, расстрелять или помиловать, дискредитировать или того хуже – замолчать. А на все это гражданин мог ответить только стыдливым подворовыванием. Даже у любви в те времена должна была быть воровская повадка.

БРАКОНЬЕРЫ глушили рыбу, выжигали лес, били лебедь-птицу влёт и любого зверя — наповал. Они травили зерно, ломали станки, рыли ямы на дорогах, топили суда и посылали поезда не в том направлении. Из-за них случались: недород(см.), недовоз, недовыполнение плана, недостачи, нехватки и недоохваты, недообеспечение, недоставки в срок, недодачи и прочие социально-экономические бедствия. В браконьеров и браконьерство свято верили. О них много писали в газетах. 

В народе, однако, браконьеров жалели, потому что злоумышленником мог оказаться всякий. Привезли как-то в нашу больницу искусственную почку из Германии. А она вся, почитай, собрана из цветных полиэтиленовых трубочек. Трубочки враз пропали. Известно, почему и зачем. Завхоз обратился к сотрудникам. Объяснил, как нужна больным страдальцам эта аппаратура. И положил в угол моток отечественной полиэтиленовой трубки, вполне подходящей для перегонки сивухи. Мол, несите назад, что взяли, берите, что дают, все баш на баш. Моток разобрали враз. А аппаратные трубочки не вернули.

БАЗАР – многогранное понятие. В первом и главном значении единственный разрешённый выброс энергии частного предпринимательства. На базар ходили за продуктами, на базар-барахолку за дефицитным товаром, часто эти два понятия совмещались не только территориально, но и сущностно. Торговка молочными продуктами могла подмигнуть и задрав грязно-белый халат, показать нечто дефицитное, засунутое за рваный капроновый чулок. Бывало оттуда свисала комбинация зарубежного производства, а бывало сверкал и позолоченный древний портсигар с надписью в ятях.

БРАЗДЫ ПРАВЛЕНИЯ можно представить себе в виде рычагов многоступенчатого механизма. Скажем в медицине бразды держал в руках министр здравоохранения СССР. От этих его рычагов шли ответвления. Где-то в конце сети за бразды держалась Валентина Петровна, потом ее заместитель, потом я – участковый врач, за мной медсестра Алевтина, после нее — администратор поликлиники. Давали подержаться за приводной ремень лаборантам, уборщице, вахтерше и сторожу. Кое-какая власть полагалась даже истопнику. Где точно бразды становились такими ничтожными, что не могли принести никакой выгоды, я не знаю. 

При помощи блата (см.) доступ к браздам правления любого заведения был, фактически, в руках у всех и все немножко правили этой диковинной колесницей. Ближе к хвосту государственная колесница становилась схожа с телегой. Или даже с собачьей упряжкой. Или с печью-самоходкой. А то и с самокатом. Ну, в общем, превращалась в такую систему, при которой, когда нет угля, что-то суют в топку, а оно горит, хоть и не должно. И без еды выживают. И без одежды не голышом ходят. И вообще что попало могут превратить во что угодно. Но при этом вся система в целом все равно работает.

Наверху управляется, внизу справляется и только потому не хочет догонять и обгонять нормальные системы, чтобы им, этим системам, свой ненормальный зад не показать. 

А я сегодня с ужасом думаю: может, мы и вправду жили при самой прогрессивной государственной системе, какую только может выдумать человечество? Все, ну, буквально все были заняты проблемой выживания. Ради себя – и государства, раз уж они в нем живут и выбраться из него не могут. И столь интенсивной и творчески активной была эта повседневная жизнь, что дурью маяться в ней времени не было. Все правили, все рулили, все что-то эдакое придумывали и сочиняли. И все набирались повышенного чувства ответственности за себя и за продолжение жизни вокруг любыми способами и путями. 

В Израиле молодой врач из бывшего СССР так объяснял мне несправедливость требования о сдаче экзамена на профпригодность: «Их тут обучали, что делать с разной технологией, когда она есть. А нас обучали, что делать, когда ее нет. Это же разные подходы!». И впрямь, человечество должно научиться жить при дефиците. От этого зависит будущее нашей планеты. Поэтому я полагаю, что основополагающее тайное знание, накопленное в СССР, не должно пропасть.  

БАКЛАЖАННАЯ ИКРА. Славилась не столько вкусом, сколько трудно объяснимым наличием. Мяса в магазинах не было, а баклажанная икра была. Не стало колбас, потом сыра, потом даже селедки. А баклажанная икра была. Баклажанов не стало, не стало капусты, даже вялая свекла пропала с прилавков и из-под них, а баклажанная икра все равно была! О, эти длинные ряды пустых магазинных полок, уставленные баклажанной икрой! Смотреть на рыжую кашицу в черных разводах не хотелось, а есть и подавно. Но большинство бывших граждан СССР по ней ностальгирует. Она в почете в израильских лавках, немецких магазинах и на Брайтон-биче. Правда, многие утверждают, что баклажанная икра стала неправильной. Может быть, потому что ее продают до истечения срока годности.

Упражнение 266. Перепишите текст. Местоимения, заключенные в скобки, ставьте в соответствующем падеже.

«Советская власть служит интересам только трудящихся, других интересов у(она) нет (М.Г.) Олег чувствовал, что у (он) нет сил бежать, слышал, что (он) нагоняют. Он напряг последние силы, но поскользнулся и упал. На (он) навалились и заломили назад руки. (Ф.) Под (он) струя светлей лазури. Над (он) луч солнца золотой. (Л.)

В — вокзалы, вагоны, воровство, валюта, винно-водочные изделия, воды, выборы, ведомости, военная кафедра, военкомы, война (гражданская, отечественная, народная, справедливая, героическая, победная, личная, общественная, кровопролитная и война за победу коммунизма), взятка.

ВОКЗАЛЫ считались мужским местом. На вокзалах можно было купить закусь и спиртное, когда магазины уже не работали, а также снять девочек. Я любила на вокзалах только заплеванные перроны, пахнущие гарью, спешкой и бесприютной тоской. И еще непонятную заперонную жизнь, людей в ватниках или синих фуражках с молоточками, всегда хмурых и погруженных в неведомые пассажирам заботы и беды. По эту сторону перрона все было просто и понятно: возбужденный говорок, смятые рубашки, завядшие от непродуктивного ожидания букеты, сумки, баулы и тетки с озабоченными лицами, бесконечно пересчитывающие места, которые то пропадают, то неожиданно находятся.

Возможно, особое притяжение вокзалов определялось их тайным, но каждому советскому человеку известным значением: вокзалы, мосты и почты полагается захватывать в первую очередь. 

Это знал любой ребенок. И если бы нечаянно советская власть вдруг исчезла… нет, этого нельзя было себе даже представить… если бы среднестатистический двенадцатилетний пионер Вася вдруг оказался в некоей капиталистической стране, а в этот момент там верхи не могли бы, а низы не захотели… и нет вокруг никого, чтобы возглавить борьбу пролетариата за светлое будущее… да, если бы такая ситуация сложилась, то пионер Вася знал бы, что делать. Послав негритенка Джима на мост, а маленького индейца Джо на главпочтамт, пионер Вася немедленно понесся бы к вокзалу. И продвижение мировой революции по свету не задержалось бы ни на минуту!

ВАГОНЫ были жесткие или плацкартные, а также мягкие или купейные. Приличные люди ездили в купейных, которые, честно говоря, мягкими не были. Но в них были: синий ночник, прорезиненные обои в рубчик, влажные простыни и странные попутчики. Проводницы разносили чай, стукали двери купе, пол дергался под ногами, а над головой летали протяжные гудки. Часто возникали короткие поездные знакомства, основанные на обмене рассказами «за жизнь». В этих рассказах должна была быть тоска, которую так и называли поездной. Тоска возникала не всегда, зато поездка всегда сопровождалась спорами о месте у окна, погоде и чем угодно еще, кроме политики. Если политика повисала на языке, ее переводили в поездную тоску.

ВОРОВСТВО. В поездах воровали. Воровали на вокзалах, в магазинах, на рынках, в очередях, на пляже. Но воровали не только деньги и сумки, воровали не только карманники. Как-то нашего кардиолога Грубера вызвали на ковер за бесчисленные опоздания. «Валентина Петровна, — сказал Грубер, — в нашей поликлинике воруют все. Врачи крадут спирт и шприцы, сестры крадут вату и бинты, нянечки крадут простыни, а уборщицы — мыло. Я же краду время. Попробуйте прекратить воровство в целом, и я подчинюсь новым общественным нормам». «Терпеть не могу ваши еврейские анекдоты», — сказала Валентина Петровна и сделала Груберу знак рукой, чтобы убирался. 

Валентина Петровна относилась к евреям хорошо, а к Груберу – просто замечательно. Он был невероятно знающим врачом, Валентина Петровна часто с ним советовалась. Вот только с пониманием политического момента у него было плохо.

ВАЛЮТА. У нас была соседка, мощная усатая старуха с узелком черных волос на затылке. Звали ее Аида Генриховна. Иногда она приходила играть в карты. Аида гулко хохотала бочечным смехом и не глядя брала с тарелки бутерброды. Выигрывая, она становилась молчаливой и выглядела смущенной, а когда проигрывала, начинала рассказывать анекдоты. Когда соседку арестовали как валютчицу, я пыталась понять, где это Аида брала валюту. «У иностранцев», — лениво и вряд ли со знанием дела ответила моя невозмутимая подруга Надя. Иностранцы в нашем городе появлялись редко. На следующий вопрос: «А что она с этой валютой делала?», — скороврущая Надя ответила с еще большей осведомленностью: «Клала под пол». А это уж было так непонятно, что походило на правду. 

Непонятных вещей было в СССР великое множество. Непонятными они были не сами по себе, а ввиду их полного несоответствия видимому принципу полезности. Вот зачем, например, в доме культуры обучают вождению паровозов по детской железной дороге? И зачем люди на этот курс записываются? В городе детской железной дороги нет, и где она есть, никто не знает. А народу на курсах немало. Я у некоторых спрашивала: «Зачем вам этот курс?». Отвечали, как сговорились: «Мало ли…». «Мало ли…» напоминало сетку-авоську. Мало ли, что сможет пригодиться при столь непредсказуемом строе? Запас мыла, сигарет и спичек был, почитай, у всех. Но валюта – не мыло и не спички. 

За валюту сажали и расстреливали. «Мало ли….» тут вроде объяснением служить не могло. А зачем сажают кукурузу квадратно-гнездовым методом там, где она отродясь не росла и расти не может, ни так посаженная, ни этак? Тут следовало применить иной принцип: с генеральной линией не спорят. Если велят разводить на наших болотах не кукурузу, а, скажем, высокогорные эдельвейсы, будем выращивать эдельвейсы. «Им там виднее». Но к собиранию валюты и данный принцип никак не подходил. Одно было понятно, раз кто-то валюту продает, значит, кто-то ее и покупает. А покупая, возможно, прячет под пол. Чтобы было. Мало ли. «Дело не в валюте, а в том, что квартира у нее была слишком броская, — решила Надя, — приглянулась кому-то». Вот это было похоже на правду.

ВИНО-ВОДОЧНЫЕ ИЗДЕЛИЯ продавали в специализированных магазинах, гастрономах, продуктовых лавках, ларьках и сельпо. Ими торговали шоферы такси и сторожихи. Ночью алкоголь можно было купить у истопника в котельной. Но таким прямым способом добывали максимум «Столичную» или «Плиску». 

Хороший коньяк доставали. А самогон гнали. Когда пить было совсем нечего, варили клей. Пили и одеколон, и медицинский спирт. Пили всегда, пили всё, пили все. И без конца повторяли: «Пить надо меньше!». Но с непьющими разбирались подробно. Непьющий человек вызывал всеобщее подозрение. Кроме того, он был общественно неэффективен. Непьющий человек ни с кем и ни о чем не мог договориться. Полагалось выпить с штукатуром, чтобы штукатурка хорошо легла. Чтобы диссертация хорошо пошла, приходилось пить больше. Бутылка водки, выпитая самостоятельно, на время решала почти все проблемы бытия, но распитая вместе с получателем этого дара, она решала те же проблемы лучше. 

Непьющий начальник казался чудовищем. Непьющий подчиненный представлялся начальнику опасным зверем. Собутыльник, даже случайный, переходил в разряд «своих». Отказавшийся от совместной выпивки немедленно становился чужаком. Человек, с которым приятно выпить, мог рассчитывать на хорошую карьеру. Путь к сердцу любой проблемы через совместную выпивку считался мужской прерогативой, но и женщина должна была уметь «поставить проблему». То есть бутылку. А заодно и помочь с ней справиться. сто, несмотря на эмансипацию. Но женщины справлялись.

ВОДЫ — вешние, родовые, минеральные и газированные с сиропом. Вешние воды были символом обновления и природным… скажем так, наваждением. Когда они разливались талантами в журнале «Юность» — это было позитивно. А когда хлюпали под ногами, срывали дамбы, затопляли поля, портили проселочные дороги и виды на урожай – это был сплошной негатив. Можно было бы называть вешние воды наводнениями, но наводнение как бедствие, пусть даже стихийное, было в СССР запрещено и случиться не могло. Поэтому в большинстве случаев в газетных статьях разливались все-таки вешние воды.

На лечебные минеральные воды ездили в Кисловодск, Евпаторию и Мацесту (см. курорты). Минералку пили стаканами и прямо из горла. Она хорошо шла после запоя. А в киосках «Воды» продавали газировку с сиропом. 

Это – незабываемый вкус детства и неомраченного счастья. Красная, желтая, оранжевая, она манила издалека, ассоциируясь с мороженым, летом, каникулами и радостным зовом жизни, которая должна задаться, что подтверждалось долгим послевкусием, оставшемся от сладких пузырьков, щекочущих нёбо. Химия тогда была еще недоразвитой, сироп – густым и плодово-ягодным. Он сверкал в узких и длинных стеклянных мензурках и просительный взгляд нередко убеждал продавщицу повернуть сверкающий краник еще раз и добавить в стакан яркого детского счастья.

ВЫБОРЫ. Этот широкомасштабный фарс был самым феллиниевским из всех советских зрелищ. Выборы были объявлены праздником, но, в отличие от других советских праздников, не имели ни собственной атрибутики, ни расписанного ритуала, что намекало на несоприродность выборов советской системе. Ну, не нужны они были власти. И гражданам эти выборы были ни к чему. Даже не повод для выпивки. Не повод, но суровая необхидимость. Чем еще можно заниматься в такой странный день?

Реяли стяги. Их было больше обычного, но меньше положенного для других канонических праздников. Голосование должно было быть стопроцентным. Поэтому тащиться на избирательный участок, чтобы опустить бюллетень в урну, надо было. Опускали и разбредались. В воздухе висела круто заваренная скука. Лица были пасмурные и опухшие. Единственные очаги искреннего веселья вспыхивали в этот день среди народных представителей на этих самых участках. 

Там пили и ели, подсчитывали явки, подбивали отчетность, куда-то звонили и кому-то докладывали. И хорошо бы симулировали бурную деятельность, так нет – деятельность и была бурной, но при этом совершенно бессмысленной. Словно вертели швейную машинку без ниток. Явка все равно будет объявлена стопроцентной, а кого решили избрать, тот без сомнения будет избран. Для чего же вся суматоха?

ВОЙНА лексически в СССР никогда не кончалась. Сразу же после окончания Второй мировой, она превратилась в войну за мир во всем мире и за победу коммунизма. Эта война шла на двух фронтах – внешнем и внутреннем. На внешнем фронте мы воевали с капитализмом, на внутреннем – с его пережитками. На внешнем фронте шла борьба за угнетенные народы и против империализма. На внутреннем социалистическое общество вело войну с пьянством, казнокрадством, прогулами и за сохранение советской семьи. За железным занавесом воевали отважные советские разведчики и бойцы невидимого фронта, на внутренний фронт призывали, начиная с ясельного возраста. 

Октябрята воевали за сухие трусы и прочие атрибуты хорошего поведения, пионеры — за успеваемость, комсомольцы — за чистоту морального облика. Дружинники воевали с отдельными нарушителями общественного спокойствия. Нарушители и казнокрады делали подкоп под советскую действительность. Все производства находились на передовой, шли в атаку, окапывались на местах или прорывались вперед. Доярки выходили в тыл противника, достигая надоев, каких не получали фермеры Канзаса. Рабочие штурмовали планы пятилеток. 

Студенты штурмовали науку. Неуспевающие тянулись в обозе. Прогульщиков называли дезертирами. А Витька Одинцов, получая очередную двойку, предавал Родину. Переход человека с худшей работы на лучшую часто обсуждался в армейской терминологии: покинул поле боя, оставил товарищей в беде, забыл о долге. О тех, кто считал нужным осмотреться на новом месте, пусть даже курортном или дачном, говорили, что он произвел разведку, а если во время этого приключения случалась драка, речь шла уже о разведке боем. Любое выяснение обстоятельств могло именоваться рекогносцировкой на местности. На службе рыли подкопы и организовывали круговую оборону. 

При жизненных неудачах ложились на дно и наблюдали за происходящим в перископ. Когда кто-нибудь из единомышленников попадал в беду или умирал кто-то из сверстников, говорили, что снаряды рвутся рядом. Часто рекомендовали не высовываться из окопа, то есть, не выражать собственное мнение слишком явственно или не лезть в опасное дело. Когда шли ва банк, говорили, что взрывают мосты. Диссертацию не проваливали, а пускали под откос. И никогда не давали прикурить третьему от той же спички, поскольку так долго видимый противником огонек мог навлечь артиллерийскую атаку. 

Держать курс в кино, упорно идти по выбранному курсу и сойти с него, завидев очередь в билетную кассу. Попасть в засаду – встретить соседку не в том месте, где тебя ожидали бы увидеть в данный момент родители. Взять языка – закрыть подслушивавшую младшую сестренку в чулане. Пленных не брать – бороться за первое место на математической олимпиаде до последнего. Бороться до последнего… Чего? А черт его знает!

ВОЕННОЕ ДЕЛО. Нашего школьного военрука звали Василий Степаныч. Он любил кричать: «На первый-второй рассчитайсь!». Потом подходил к Шурке, заглядывал снизу в его ненавистную насмешливую морду, потрясал кулаком и говорил: «Я научу тебя Родину любить!». «А вас кто учил?», — спросил как-то Шурка. «Партия!», — крикнул Степаныч. «Сами вы не догадались?». Степаныч дал Шурке оплеуху, о чем потом сильно жалел. Папа Шурки работал в органах. И был значимым.